В далекой Сибири
Сентябрь сорок второго года в Восточной Сибири был пасмурным и холодным. Паутины бабьего лета прорезывали воздух, земля пахла увядшими цветами, в небе слышался прощальный клик лебедей.
Вот уже вторую ночь пароход «Коммуна» плыл по Витиму. Накануне день был ветреный, без дождя. После полудня ветер утих, но заметно похолодало. Луна светила с правой стороны, бесконечно далекая и холодная. Слитки ее света лежали на крутых берегах, обросших лиственницей, кое-где елями, березами. Временами она скрывалась за скалами, нависшими над водой, и тогда ночь теряла свою реальность, все искажалось, смещалось, становилось призрачным и таинственным.
Вот пронесся порыв ветра, а потом спустя полчаса пошел сильный снег. Он падал крупными влажными хлопьями. Из-за внезапной метели даже шум воды слышался, как сквозь вату. Вода казалась тяжелой, загустевшей.
На барже, прицепленной к пароходу, укрыться было негде. А плыло на ней несколько сот человек. Люди знали, что путь предстоит долгий — сначала пароходом по Витиму, по Лене, потом по железной дороге до Иркутска. А дальше война распорядится, кому в какую сторону.
Ивану Кондратьевичу Линчихину не спалось в эту ночь, впрочем, как и многим его спутникам.
— За что? — услышал он собственный шепот и вздрогнул: столько было в нем тоски и отчаяния, нежелания уходить из обжитых мест. — За что судьба так сурово наказывает меня всю жизнь?
Оказался он здесь, в далекой Сибири, в 1937 году. В родной чувашской деревне, расположенной вблизи города Алатырь, был в тот год страшный неурожай, а надо было содержать семью — жену и двоих детей. И решил он податься за Байкал. Впрочем, не один решил. В далекую Сибирь уезжали целыми семьями. Дом оставили под пригляд родных.
Долго длилось это вынужденное путешествие на восток. Осели в городе Бодайбо Иркутской области. Поступил Иван Кондратьевич рабочим на железную дорогу, спустя некоторое время стал кочегаром паровоза на узкоколейке, потом — помощником машиниста. Топор в своих трудовых крестьянских руках держал крепко, ловко орудовал им. За месяц выстроил дом, обзавелся хозяйством. И зажила семья ладно да дружно. Пусть небогато, но все были сыты, обуты и одеты. Радовалась и хозяйка дома Наталья Васильевна. Сыновья Владимир и Николай стали ходить в школу. А за год до войны появилась в семье и дочь Люба. Жить с каждым годом становилось все лучше. В семье появился достаток. И из родных мест приходили добрые весточки — крепко зажили колхозники-земляки. Теперь Иван Кондратьевич стал раньше приходить с работы домой: чтобы сократить путь, на ходу прыгал с паровоза. Дома его с радостью встречали сыновья, лезли на колени, ласкались, просили прокатить на паровозе. Смышленого, веселого Николку отец любил больше всех. Возьмет, бывало, на руки:
— А ну давай таблицу умножения!
В ответ — ни одной ошибки.
— Молодец, — говорил Иван Кондратьевич сыну, — к зиме обязательно куплю лыжи.
Свое слово он сдержал. Но долгими зимними вечерами приходили и иные мысли: «А не вернуться ли на родину?» Посоветовался с женой, а та рада -радешенька: давно скучает по родной деревне. Да и события разворачивались огромные: колхоз прочно встал на ноги, заработки большие. Уговорам родни о том, чтобы вернуться, не было конца. И тогда твердо решили в начале лета уехать домой.
Но июнь сорок первого года разрушил все планы, все надежды. Линчихина долго не брали на войну: пришла одна повестка, другая, но не было пароходов. И вот, наконец, третья повестка. И оказия подвернулась вовремя. Проводы были короткими. Помнит Иван Кондратьевич только горькие рыдания жены и детей. Да и что вспоминать? У других разве лучше?
Сейчас на барже в эту непроглядную темень и завывание ветра припомнился ему последний момент. Вот уже раздался гудок парохода, а средний сын, его любимый Николка, обхватил его шею руками, прижался к груди и, задыхаясь слезами, едва произнес:
— Возвращайся скорее, папка. Я буду тебя очень ждать.
От этих последних слов у Ивана Кондратьевича больно щемило сердце, и такая тоска охватила его, что было просто невмоготу.
В Иркутске задержались недолго. Половину прибывших сразу отправили на запад, к фронту. Другую половину, в которую попал и Линчихин, повезли на Дальний Восток.
На передовой
Спустя ровно год, в сентябре 1943 года, Иван Кондратьевич Линчихин прибыл на Ленинградский фронт. Бои под Ленинградом шли ожесточенные. После прорыва блокады на некоторых участках наши части готовились к решительному наступлению.
Один из пригородов, где вот уже несколько недель сражался рядовой Иван Линчихин, переходил из рук в руки. Регулярные полки и бойцы народного ополчения дрались с неистовой яростью, наводившей ужас на фашистов. На одном из участков оборону держали моряки Балтийского флота. Когда умолк пулемет последнего из оставшихся в живых и наступила тишина, фашисты не отважились на атаку. Им казалось: сделают они шаг — мертвые поднимутся, и не будет спасения.
…В тот последний день на передовой Иван Линчихин, уже помощник комвзвода, ранним утром внимательно рассматривал серые дома на окраине, окутанные дымом. Через полчаса начнется наступление. Прогремели первые залпы орудий на дальних подступах к городу.
Обстановка усложнялась с каждым часом. Роту, в которую входил взвод Линчихина, ввели в бой к исходу дня. Командир роты, молодой лейтенант, вручил ему небольшой флаг.
— Тебе, как лучшему, — сказал лейтенант. — Возьмем укрепрайон — установишь флаг вон над тем серым зданием…
— Спасибо за доверие, товарищ лейтенант. И Иван прижал флажок к сердцу.
Рота продвигалась вперед. Но вот путь бойцам преградил огонь вражеских дзотов. На глазах у помощника комвзвода были сражены огнем его товарищи.
— Разрешите? — обратился Линчихин к командиру и кивнул на огневую точку, — попробую гранатами…
— Давай, Иван!
Слившись с землей, Линчихин пополз навстречу яростным вспышкам пулеметного огня. Четыре гранаты на два дзота, стоявшие почти рядом. Две первые, метко брошенные в амбразуру правого дзота, заставили его замолчать. Затихла и левая огневая точка. Кажется, все в порядке! Но как только рота поднялась, один из пулеметов опять открыл огонь. Линчихин, которого тоже задело очередью, на какое-то мгновение почувствовал боль. Потом потерял сознание.
Последний приют
Бледный треугольный штамп — «Солдатское письмо», и обратный адрес — «полевая почта». Наталья Васильевна еще ни разу не получала таких писем. Так вот они какие, эти солдатские письма, письма с далекого и страшного фронта!
«…Нахожусь на передовой, — писал муж. — Бьем врага. Недавно назначили помощником командира взвода, прибавили зарплату. На днях вышлю вам денег. Береги, Наташенька, наших детей».
А потом этих треугольников было много, и Наталья Линчихина постепенно привыкла к ним.
Но однажды, это было в конце февраля сорок четвертого года, Наталья Васильевна получила письмо с незнакомым обратным адресом: «Максатиха Калининской области…» Сердце страшно забилось.
«Милая Наташенька, — писал муж, — нахожусь сейчас в госпитале в поселке Максатиха Калининской области. Ранен в бедро. Как только поправлюсь — приеду на побывку. Как там наши детки?»…
Конец апреля принес весну и в далекую забайкальскую Сибирь. Зазеленели деревца у дома Линчихиных, посаженные когда-то самим хозяином. Наталья Васильевна перекапывала грядки возле дома, собиралась посадить нынче побольше овощей, картошки. — Ох, как трудно прокормить троих детей на небольшую зарплату, что она получала, да в такие тяжелые времена.
Почтальонка, пряча глаза под платком, молча протянула ей конверт. Наталья Васильевна, заметив насупленный взгляд почтальонки и ее дрожащую руку с письмом, тихо ойкнула, и чуть было не уронила лопату. Предчувствие не изменило ей: на сером лоскутке бумаги разборчивым писарским почерком сообщалось, что ее муж Линчихин Иван Кондратьевич умер от гангрены ног и похоронен на братском кладбище в поселке Максатиха Калининской области.
Наталья Васильевна даже не заплакала. Она просто окаменела. Посидев в тени, взяла лопату и снова отправилась в огород.
Разрыдалась она уже дома, когда увидела детей. Они, ничего не подозревая, варили на таганке пшеничный кулеш. Она отрешенно и устало опустилась на лавку, вынула из-за пазухи конверт и повалилась набок. Многое перевидали в своей жизни уже взрослые дети, но этот день они помнят особенно ярко и отчетливо.
Никто не забыт…
На братском кладбище в Максатихе тишина. Над солдатскими могилами склонились в длительном почетном карауле ярко-зеленые кудрявые липы. С наступлением лета все могильные холмики покрываются светло-розовым ковром: зацветает чабрец. Ничто не нарушает покой этого священного уголка. Максатихинцы чтут память тех, кто жизни свои отдал за нашу Родину, за светлую жизнь нынешнего поколения.
Два раза в год привычная тишина нарушается торжественными звуками оркестра. Траурные мелодии звучат в честь тех, кто нашел в нашем среднерусском уголке свой последний приют.
И в обычные дни здесь обязательно кого-нибудь встретишь. Не редкими гостями, а добрыми смотрителями этого места стали максатихинские школьники.
Сегодня у одной из плит склонился мужчина средних лет, с заметной проседью на висках. Возложил букетик цветов. Этой встречи он ждал более тридцати лет. Вы, конечно, догадываетесь: это сын Ивана Кондратьевича Линчихина Николай, тот самый Николка, который на прощанье сказал отцу: «Я тебя буду очень ждать, папка». Долгожданная встреча сына с отцом состоялась.
Долго не покидает Николай Иванович этот святой уголок. Отсюда ему ближе к отцу, до светлой памяти о нем.
Ю. БЕЛОЗЕРОВ.
29 января 1985 г.
