— Это было в марте 1945 года. Война бушевала на земле врага. Наша часть окружила и разгромила группировку противника. По этой причине отстали от основного фронта. Наш стрелковый полк подняли по тревоге. Шли днем и ночью. Прямиком, не разбирая дороги. Догоняли своих. С первого дня начался мелкий холодный дождь. Снега не было, зато хватало воды и грязи.
Идем сутки, вторые,… четвертые. Дождь от нас не отстает. Отдыхали мало. Шли во всем боевом снаряжении, да еще помогали выталкивать застрявшие в грязи машины. От усталости не чувствовали ног. Удивлялись, какая сила заставляет нас передвигаться.
На шестые сутки на лесной опушке сделали привал. Одни легли тут же, где стояли, другие прислонились к деревьям. Вижу — впереди мерцает свет. Пробираюсь туда. Горит костер, возле него сидит командир полка, смотрит на огонь. В руках папироса. С козырька фуражки каплями стекает дождевая вода. Кругом молча стоят солдаты. Командир сидит неподвижно, папироса размокла. Он бросил ее в костер. Медленно поднял голову, осмотрел нас серьезными глазами. Заговорил тихо:
— Ребята, мы прошли по бездорожью почти двести километров. Устали. А надо спешить, крепитесь, уже недалеко берлинское шоссе, будет полегче.
Часа через два мы двинулись дальше. Все отчетливее слышались разрывы снарядов, пулеметная стрельба. Вдалеке шел бой. И тут в голове колонны раздалось дружное «Ура».Все побежали. Неужели атака? Я поднялся на какую-то насыпь и на секунду оцепенел. Передо мной широкая река. Я как бы стою на берегу, смотрю вниз. Черная вода поблескивает от ракет, что без конца взвиваются в небо в километрах трех от нас. Но мои товарищи шагают по этой реке и не тонут. Сообразил в чем дело: это и есть берлинское шоссе. Сбегаю вниз, иду со всеми. Слышу, впереди …играет гармонь. Откуда она взялась? А игра слабоватая. Меня всего затрясло. Не от холодного дождя. Другая причина. Когда ранило в руку, я в госпитале спросил у врача, смогу ли играть на гармошке?
— Сухожилия целы, играть будешь, — ответил доктор.
Я сомневался. А гармонь все не встречалась. И вдруг такой случай. Проталкиваюсь вперед. Играет командир взвода соседнего батальона. Отдаю автомат товарищу.
— Товарищ лейтенант, разрешите мне.
От волнения свой голос не узнаю. Накинул ремень, гармонь мелодичная, звонкая, послушная. Сердце забилось сильнее. Руки дрожат, но пальцы берут что надо. Как рванул нашу максатихинскую, бесконечную, вдоль по деревне… И что тут началось! Походный строй нарушился, все жмутся ко мне. Идем во всю автостраду. А я наяриваю, изливаю свою душу. А она изголодалась по музыке за четыре года. Песни горланим, кто какие вспомнит. Частушки поем, переделываем старые на новый лад.
Эх, дайте, братцы, разгуляться на широкой полосе
Вышла русская гармошка на берлинское шоссе…
Ночь темная, шестые сутки дождь поливает, а люди поют. Будто и не шли эти двести километров. Вот что делает музыка. Кто не знает песен, кричит, что есть мочи:
— Дайте дорогу! Славяне идут. Наша берет! Даешь Берлин, такой сякой…
Идем, грудь вперед, и вспоминается мне родная Максатиха. Но ведь идем-то не на праздник в соседнюю деревню, не свадьба впереди. Впереди рвутся мины и снаряды, а солдаты поют:
Эх, военные дороги, далеко нас завели…
Мы хорошие ребята, только нас не шевели…
Дрожь в моем теле прошла. Пальцы окрепли. Как дам по клавиатуре, как добавлю соло из басов — мертвый поднимется.
Нам дорогу освещает наша красная звезда,
Скоро, скоро доберемся до фашистского гнезда…
Идем и кажется, нет таких стен, чтобы нас остановить. Но подкатила навстречу легковушка.
— Стой! Какая часть, где командир?
А я как рванул барыню. Шире круг. Зацокали русские сапоги по немецкому асфальту. Не остановить пляску…
И все же пришлось прекратить игру. Разобрались по своим подразделениям. Заняли на передовой отведенное нам место. Только начали окапываться, как вздрогнула земля и зазвенело в ушах. Сотни наших орудий обрушили тысячи снарядов на головы фашистов. Наша артиллерия работала до утра. Пошли в атаку. От первой вражеской обороны осталось одно воспоминание. Прошли ее легко. Вторую взяли с боем. Сдвинули врага и погнали.
В часы затишья я приходил к тому лейтенанту. Играл, отводил душу. Гармонь он берег. А взял ее в доме у немца во время марша. Работник-поляк рассказал, что хозяин-немец в сорок первом году воевал под Москвой. Во время отпуска привез эту гармонь в память о походе на русскую землю. Потом в России оставил свои кости, а русская гармонь дождалась своих освободителей и настоящих хозяев.
Дальнейшую судьбу гармони не знаю. Вскоре меня снова ранило. Весть о взятии Берлина я услышал в госпитале.
А. ВЕСЕЛОВ
